ПОСТТОТАЛИТАРНОЕ ОБЩЕСТВО

собирательное политологическое понятие, обозначающее самые различные общественные устройства, возникающие в результате разрушения тоталитаризма, после него и на его развалинах. Характеризуя такие общественные устройства, естественно выделить ряд общих черт, обусловленных самой сутью разрушаемого в них тоталитаризма: устранение полной зависимости общества и человека от власти и постепенное восстановление гражданского общества, конец господства идеократии и моноидеологии, развитие плюрализма мнений и гласности, разрушение механизма репрессий и освобождение граждан от постоянного страха, неопытность масс в политической сфере (особенно там, где тоталитаризм господствовал длительное время) и др. Как далеко по этому пути продвинулось то или иное посттоталитарное общество, зависит от конкретных обстоятельств. Само собой разумеется, что по своим основным параметрам посттоталитарное общество в той или иной мере противоположно тоталитаризму, на развалинах которого оно и возникает. Но констатировать только это - мало, ибо характер посттоталитарного общества, а также его конкретной разновидности, возникающей в той или другой стране, зависит в первую очередь от двух обстоятельств: от того, какой вид тоталитаризма господствовал в данной стране, на смену чему приходит посттоталитарное общество; от того, какие общественно-политические силы осуществляют разрушение тоталитаризма, его замену иными порядками, кто является гегемоном внутри этих сил, какие цели он при этом преследует. Одно дело, если мы сталкиваемся с посттоталитарным обществом, приходящим на смену фашистскому тоталитаризму, и другое - если речь идет о посттоталитарном обществе, заменяющем общественное устройство, созданное тоталитарной властью партийногосударственной бюрократии в бывших странах "реального социализма". Существующие в каждом случае свои особенности (обусловленные спецификой господствующей идеологии разными механизмами массовых репрессий, а главное, разной социально-экономической основой, разным экономическим фундаментом тоталитаризма) не могут не проявить себя как в процессе разрушения тоталитаризма, так и в самом посттоталитарном общественном устройстве. Но эти, присущие определенным группам стран, особенности, конечно же, не могут заслонить индивидуальных отличий, присущих каждой отдельной стране. Так, если мы имеем дело с посттоталитарным обществом, приходящим на смену фашистскому тоталитаризму, господствующему в обществе с частной собственностью, национал-шовинистической идеологией, всеобщей слежкой и особой формой сочетания страха и энтузиазма широких масс, то все это будет весьма непохоже на посттоталитарное общество, складывающееся в результате антитоталитарной посткоммунистической революции, имеющее дело с засильем государственнобюрократической собственности, с интернационализмом "марксизма-ленинизма" и т.п. Но и то, и другое не будет одинаковым в разных странах: достаточно сравнить фашизм гитлеровской Германии с фашизмом Муссолини, чтобы убедиться в этом. Как бы ни были похожи социально-экономические и общественно-политические устои жизни в бывшем Советском Союзе, Румынии, Венгрии и Югославии, вряд ли кто будет отрицать, что не только во времена Сталина, когда все страны особенно настойчиво загонялись в единое прокрустово ложе, существовавшие порядки в Советском Союзе и порядки в Югославии не были тождественными, но и много позже нельзя было опровергнуть то, что "режим Кадара" и "режим Чаушеску", хотя и назывались одинаково властью трудящихся, на деле же представляли собой "две большие разницы". Особенно существенными являются различия между посттоталитарными обществами в зависимости от того, какие общественнополитические силы и на основе какого понимания осуществляют разрушение тоталитарного строя и создание посттоталитарного общества. И здесь дело не только в том, скажем, что возникшая после гитлеровского тоталитаризма аденауэровская Германия принципиально отличалась и от хрущевского и от горбачевского послесталинского Советского Союза, поскольку представляемые последними двумя лидерами силы и тенденции существенно расходились с тем, что имело место в Германии. Если же говорить о понимании, на основе которого происходит разрушение тоталитаризма, то вряд ли кто будет спорить, что "горбачевская перестройка" и "реформы Дэна" в Китае несут на себе печать отличий этих двух лидеров. Если общественно-политические силы, разрушающие тоталитаризм и заменяющие его посттоталитарным обществом, качественно различны, как это мы видим в послегитлеровской Германии и послесталинском Советском Союзе, то и утверждаемые ими посттоталитарные общества отличаются друг от друга по всем основным параметрам. Если же эти силы не столь различны, то данное обстоятельство, пусть и не столь заметно, но все же обязательно скажется на результате. Так, общественнополитические силы, утвердившие посттоталитарный строй в современной Польше, сходны, хотя и не тождественны тем силам, которые утвердили аналогичный строй в Чехословакии, но и имеющихся здесь различий вполне достаточно, чтобы результаты были далеко не одинаковыми. С какими наиболее трудными проблемами сталкиваются посттоталитарные общества? Таких проблем огромное множество, укажем здесь только на две, связанные соответственно с экономикой и политикой. Одна из главных задач для всех посттоталитарных устройств - воссоздание гражданского общества как независимой от государства и не подчиняющейся давлению власть имущих сферы частной (личной и семейной) жизни всех граждан, каждого человека. Насколько не одинаковы практические задачи, встающие в этой сфере перед разными посттоталитарными обществами, можно показать, сравнивая послегитлеровскую Германию и современную Украину. И дело здесь не только в том, что в Западной Германии пришлось сразу же активно бороться против наследия гитлеризма, национал-шовинистической идеологии, что облегчалось тотальным поражением Германии во Второй мировой войне. В отличие от этого у современной Украины вообще нет такой проблемы, ибо господство моноидеологии (в данном случае "марксизма-ленинизма") было ликвидировано уже в годы горбачевской перестройки, да и интернационализм "марксизма-ленинизма" в известном плане антипод национализма, шовинизма. Но особенно важны различия в воссоздании гражданского общества - этой колыбели общечеловеческих механизмов прогресса - в том, что в Германии и при Гитлере, при всем его диктате, экономика все же основывалась на частной собственности и товарноденежных отношениях, чего не было в Советском Союзе. Другая важная и тоже общая задача всех посттоталитарных обществ - воссоздание демократии, демократических порядков, причем в той или иной степени гарантирующих от возврата тоталитаризма. Нет надобности доказывать, что и здесь в огромной мере сказывается не только то, имелись ли в данной стране традиции демократизма и насколько прочными они были, но также и то, сильно ли дискредитировал себя тоталитаризм, насколько он внутренне гнил, но особенно то, какие общественнополитические силы участвуют в разрушении тоталитаризма, в строительстве нового общества. Есть все основания утверждать, что без участия широких народных масс, без того, чтобы сами трудящиеся благодаря своей организованности и силе, благодаря своему сознанию и своим самостоятельным требованиям демократизировали общественную жизнь, никакое разрушение тоталитаризма нельзя считать прочным и необратимым. Посттоталитарное общество. На протяжении многих лет эту систему (советскую. - Авт.) называют тоталитарной не только потому, что общество принудительно ей подчиняется, но и потому, что общество было насильственно переделано в соответствии с идеологической схемой. Так были созданы условия для деполитизированной ортодоксии, настоящая политическая жизнь прекратилась, и молчаливое согласие, казалось, отражало тотальное общественное единодушие. Политика стала заповедным правом и прерогативой только верховного руководства. Эволюционный отказ от тоталитарных характеристик системы, таким образом, потребует постепенного узаконивания более плюралистических форм политической жизни, таких, которые позволят обществу играть более активную роль и в результате приведут к тому, что некая разновидность действительной политической жизни станет нормой общественного существования. Окончательный ответ на вопрос о вероятности такой эволюции зависит от того, можно ли разрешить две явно несовместимые между собой дилеммы, присущие текущей советской реальности. Первая: можно ли достичь оживления экономики без действительно фундаментального пересмотра роли партии в управлении обществом? Вторая: можно ли достичь децентрализации экономики, так же как и сопутствующего ей необходимого сужения роли партии как главной правящей силы без существенного увеличения силы народов СССР, дабы децентрализация в конечном счете не стала эквивалентом поэтапного демонтажа Советского Союза? Феномен коммунизма - это историческая трагедия. Порожденный нетерпеливым идеализмом, отвергающим несправедливость существующего порядка вещей, он стремился к лучшему и более гуманному обществу, но привел к массовому угнетению. Он оптимистически отражал веру в мощь разума, способного создать совершенное общество. Во имя морально мотивированной социальной инженерии он мобилизовал самые мощные чувства - любовь к человеку и ненависть к угнетению. Таким образом, ему удалось увлечь ярчайшие умы и самые идеалистические души, но он привел к самым ужасным преступлениям нашего, да и не только нашего столетия. Коммунизм сегодня в состоянии общего кризиса - как идеологического, так и системного. Глубинные корни этого кризиса в малости его исторических достижений. Первоначальная его привлекательность в значительной мере была следствием того факта, что в начале XX в. многие из существовавших тогда систем, даже демократических, были невосприимчивы к страданиям и несправедливостям ранней капиталистической фазы промышленного развития. Но фактом является также и то, что ни один коммунистический режим не пришел к власти в результате свободно выраженной воли народа. Ни одна из правящих коммунистических элит - даже после десятилетий пребывания у власти - не желает обрести политическую легитимность, позволив своему народу сделать свободный выбор относительно продолжения существования коммунистической системы. Это нежелание подвергнуть коммунизм испытанию на демократию является частично следствием манихейства и самозванного присвоений себе исторической миссии, свойственных марксистско-ленинской доктрине, а частично - следствием знания, что коммунизм у власти не преуспел в удовлетворении стремления общества к материальному благосостоянию и стремления людей к личному счастью. Мизерность исторических достижений коммунизма отражена и в уровне жизни населения коммунистических стран. Сорок лет спустя после Второй мировой войны советское правительство все еще распределяет мясо по карточкам, а недавно ввело карточки и на сахар. Это исторический провал, теперь откровенно признаваемый выступающими за реформы коммунистическими лидерами, имеет более глубокие корни, нежели "ошибки и эксцессы", о которых стали наконец сожалеть. Он берет начало в тактических, институциональных и философских изъянах коммунистического эксперимента. Он, в сущности, глубоко коренится в самой природе марксистско-ленинской практики. Теперь обнаруживается новый феномен - посткоммунизм. Хотя XX в. не стал веком триумфа коммунизма, над этим веком тяготел коммунистический вызов. С увяданием самого коммунизма этот вызов начал быстро терять свою силу. Парадокс состоит в том, что будущий успех коммунизма будет все сильнее измеряться его способностью двигаться в направлении большей свободы предпринимательства и способностью демонтировать институции прямого партийного контроля над политической жизнью общества.Соответственно, посткоммунистическая система будет системой, в которой отмирание коммунизма дойдет до такой черты, когда ни марксистская теория, ни былая коммунистическая практика уже не будут в значительной мере определять - если будут определять вообще - текущую общественную политику. Посткоммунизм просто станет системой, в которой люди, провозглашающие себя "коммунистами", уже не будут всерьез трактовать коммунистическую доктрину как руководство для социальной политики, - ни те, кто будет объявлять ее источником легитимности их власти, при которой система пребывает в состоянии стагнации, ни те, кто будет призывать к следованию ей, одновременно на деле успешно подрывая ее суть, ни те, кто станет отвергать ее, уже более не опасаясь делать это публично. Пусть и в различной степени, но об СССР, Китае и Восточной Европе можно сказать, что все они приближаются к такой посткоммунистической фазе. Вслед за великим провалом коммунизма для коммунистических режимов существуют, говоря обобщенно, две долговременные возможности. Первая - эволюция в сторону все более плюралистических обществ. Это первоначально будет означать введение различных степеней смешанности государственных и частных секторов экономики, узаконенных все более частым употреблением социалдемократической фразеологии, которая затем в некоторых случаях создаст отправной пункт для широкой народной поддержки решительного поворота к системе с преобладанием свободного предпринимательства. Вторая - пребывать в состоянии стагнации, в значительной мере сохранив существующие институции с власть предержащими, латающими изношенную доктрину, но сохраняющими диктаторскую власть посредством военно-полицейской коалиции, которая все в большей степени полагается на национализм, а не на ритуальную доктрину как на главный источник политической легитимности. В обоих случаях возникает вопрос: возможно ли, чтобы движение в том или ином направлении было эволюционным или же оно приведет к каким-то насильственным переворотам? Пока что исторические данные дают мало свидетельств в пользу первой возможности. Даже в относительно нетоталитарной Югославии монополистическая коммунистическая традиция, коренящаяся преимущественно в ленинизме, препятствует возникновению альтернативных источников политического руководства и пока что загоняет в тупик прогрессирующую трансформацию страны в нечто, приближающееся к социалдемократии.